Хотим мы того или нет, но чужая оценка — и положительная, и отрицательная — включается нашим подсознанием в самооценку.
«Как тебе не стыдно!» И человек ощущает, как на него ложится тень вины. «Ты глупый. Бесчувственный. Некрасивый». И скорые, порою произнесенные в запальчивости слова становятся определениями качеств человека.
А собственно, что такое определение? Корень слова — предел: Любое определение — лишь ограниченная, имеющая предел, оценка одного из качеств. Однажды солгавший — не обязательно лжец, побледневший от страха — не обязательно трус…
Психологи советуют избегать негативных слов-ярлыков, которые могут «приклеиться» к человеку и сделать его носителем названных качеств — и в собственных глазах, и в глазах окружающих. Незаметно для себя он становится таким, каким его привыкли считать другие, — слово превращается для него в установку. Так произошло с Еленой Анатольевной, о которой я хочу рассказать. Сейчас ей пятьдесят семь лет, за спиной — не очень счастливая жизнь. Она могла быть более удачной, если бы не прозвучали в ее детстве неосторожно сказанные слова…
Семилетняя Алена с мамой и маминой сестрой, тетей Надей, ждали трамвая на остановке. Стоявший рядом мужчина держал на поводке маленькую собачку. Алена присела перед собачкой на корточки и, смеясь, повернулась к маме и тете Наде: «Ой, смотрите, какая смешная!». Мама улыбнулась ей в ответ, а тетя Надя вдруг тихо сказала сестре: «У Алены такие хорошие черты лица! Жаль только, улыбка некрасивая, портит ее…». Девочка продолжала возиться с собачкой, и мама, поспешившая перевести разговор на другую тему, успокоилась: наверное, Алена ничего не слышала. А если и слышала, то вряд ли обратила внимание на такую мелочь, ведь дети еще не задумываются о своей внешности…
Алена росла спокойной и уравновешенной, хорошо училась. Единственное, что отличало ее от сверстников, — застенчивость, скованность до неловкости.
В десятом классе она влюбилась в Митю, с которым вот уже четвертый год сидела за одной партой. Он провожал ее домой, рассказывал смешные истории. Но однажды Алена услышала, как
Первая любовь кончилась. Алена не могла простить Мите, что он не защитил ее. Потом Алена поступила в институт. Вокруг кипела жизнь, завязывались романы, а в нее почему-то никто не влюблялся. Она всматривалась в зеркало: большие глаза, правильные черты. Но уверенности в себе это ей не прибавляло. Что же мешает ей быть веселой и непринужденной? «Характер, наверное, такой, — решила она, — ничего тут не поделать».
На пятом курсе Алена неожиданно вышла замуж. События развивались стремительно. Она проходила преддипломную практику на заводе. Однажды в конце смены к ней подошел Борис, технолог цеха: «У меня послезавтра день рождения. Придете?». Перед Аленой стоял высокий, красивый мужчина лет двадцати восьми и по-мальчишески робко ждал ответа. «Хорошо, спасибо». — «Нет, это вам спасибо».
А в свой день рождения Борис сделал ей предложение. Через две недели они поженились.
Все бы хорошо, но через некоторое время Алене стало казаться, что она в
Упрек это или комплимент, понять было трудно. Слова мужа оставляли неприятный осадок в душе. Особенно сравнение с другими женщинами. Пусть даже оно в ее пользу, но когда любят — разве сравнивают? А может, ее и не за что любить?
Оставшись дома одна, она подошла к зеркалу. Всмотрелась: лицо как лицо. Только нет в нем… Чего ей не хватало в собственном лице, Алена не могла объяснить и взяла альбом с фотографиями. Вот ей полтора года: она держит кошку за хвост и хохочет во весь рот. Вот она, уже лет пяти, корчит веселую рожицу. Вот улыбается, кланяясь публике после танцевального номера в детском саду. А вот она уже первоклассница — темноволосая девочка с огромным бантом напряженно смотрит в объектив. «Словно только что отругали», — почему-то подумалось Алене. А вот ей десять, тринадцать, восемнадцать лет, вот их свадебная фотография… На всех снимках, сделанных в разные годы, она улавливала нечто общее в выражении своего лица. Неподвижность, «застылость» какая-то…
И вдруг память высветила эпизод: незнакомый мужчина держит на поводке маленькую собачку… Стоп. Свет погас. Воспоминание оборвалось, едва забрезжив. И опять тревожащие вопросы остались без ответа.
Жили они с Борисом мирно, дружно, через полтора года у них родилась дочь. Алена погрузилась в материнские хлопоты и уже не задавала себе вопросов, любит ли она мужа, любит ли он ее. Жили себе и жили. До той поры, пока в один из вечеров, придя с работы, Борис не сказал: «Алена, прости, я полюбил другую и не хочу тебя обманывать». В ответ — молчание.
— Тебе что, это безразлично? Хотя чему уж удивляться? Ты всегда была как неживая. Жили мы с тобой — ни шатко ни валко, ни горя, ни радости. Разве это жизнь? У меня уже душа застывала.
— Я так и знала, — только и про говорила Алена.
Они стояли и смотрели друг на друга: он настороженно и недоумевающе, она — с таким покорным отчаяньем, что у него дрогнуло сердце.
Потом она еще раз вышла замуж — за вдовца с десятилетним сыном. Муж относился к ней хорошо, был доволен, что не один растит сына, что есть семья, жена… Но и этот брак не удался: прожив вместе почти четыре года, они расстались. Объяснилась она с мужем так, как в свое время Борис с ней: если семейная жизнь не в радость, продолжать ее не стоит.
Но где, где взять эту радость? В себе она ее не находила. А было ей к тому времени уже сорок два года. И в этом возрасте она пережила страсть — неожиданную, едва не закончившуюся трагедией.
Игорь Михайлович давно разошелся с женой и жил по-холостяцки в соседнем доме. Ей было безразлично, умен он или глуп, красив или безобразен… Всё отступало перед первым же его прикосновением.
Их отношения продолжались несколько лет. И вдруг однажды Игорь Михайлович как бы невзначай сказал: «Надоело в холостяках ходить. Написал письмо своей бывшей жене, чтобы они с сыном приехали, поживем снова вместе, попробуем, авось и сладится…».
Елена Анатольевна побледнела. Она почувствовала себя вещью, которую выбрасывают за ненадобностью.
Дочь к тому времени вышла замуж, жила отдельно, и Елена Анатольевна, вернувшись домой, остро почувствовала свое одиночество. На туалетном столике, рядом с баночкой крема лежали ножницы, нитки, бритва… Она взяла лезвие и полоснула по вене на левой руке, чуть выше запястья…
Очнулась она от истошного крика. Открыв глаза, поняла, что лежит на диване, а рядом мать, стоя на коленях, обматывает, перетягивает ей руку шарфом. Мама выходила ее.
А через месяц умерла тетя Надя. Елена Анатольевна приехала проститься. Наклонилась, коснулась губами холодного лба. И вдруг… вспомнила.
Конец лета или самое начало осени, вокруг много зелени, тепла, света. Семилетняя девочка, чья жизнь еще ничем не омрачена, весело смеется, увидев забавную собачонку. Она присаживается на корточки, хочет ее погладить. И вдруг слышит тихие слова у себя за спиной: «У Алены такие хорошие черты лица! Жаль только, улыбка некрасивая, портит ее…». Смех у девочки обрывается. Вокруг нее — или в ней самой? — наступает пронзительная тишина. Какое-то время она еще продолжает, сжавшись в комок, сидеть на корточках возле собачонки…
Эта девочка — она сама. Неужели вся жизнь человека может нести на себе отпечаток неосторожно сказанных слов?
Ее сознание стремительно выхватывало одно воспоминание за другим. На следующий же день, в школе, она не смогла улыбнуться в ответ на чью-то шутку. И прозвище ей дали соответствующее — царевна Несмеяна. Она вспомнила свои фотографии — ни единой улыбки за несколько десятилетий. Вспомнила слова Бориса: «Ты всегда была как неживая…». Вспомнила свою обычную неловкость и скованность, почти ущербность. И все это из-за нескольких слов?!
Ну как же так? Неловкое слово — и ты уже не ты? Да ведь она даже не помнила этот случай. Но, оказывается, он хранился
Теперь она знает, что изуродовало ей жизнь. Никогда раньше не знавшая ненависти, она испугалась: неужели с этим чувством ей теперь придется жить? «Но ведь тети Нади нет в живых, — спохватилась Елена Анатольевна. — Да и в чем она виновата? Она сказала это не по злому умыслу. Никто не виноват. Было что было».
Прошло несколько месяцев, и Елена Анатольевна с удивлением стала замечать, что с нее словно сняли многолетнее и тягостное «табу». Она ощущала себя спокойной и уверенной, даже походка стала легкой. В ней появилась до той поры неведомая ей свобода. Единственно значимая для человека свобода — быть самим собой.
…Для девочки, складывающей представление о себе из оценок взрослых, слово стало знаком. И подсознание ребенка выдало первую и, увы, такую неплодотворную защитную реакцию — не улыбаться. Родилось «табу», продлившееся не одно десятилетие.
Тогда бы пойти к психологу, он бы сумел объяснить, что улыбка привлекательнее сжатых губ. Но на каждое неосторожное слово психологов не напасешься, вот и справляется каждый сам, как может, с замечаниями в свой адрес, делая выводы в меру своего разумения или неразумности.
Давайте же будем деликатны и неспешны в речах. Особенно когда даем определение тем или иным свойствам человека. И уж тем более — ребенка.
Не зря в нашем языке существуют синонимы. Согласитесь, что слова «осмотрительный», «трусливый» и «осторожный» близки по смыслу. Так почему бы нам не остановиться на более деликатном варианте? Или, к примеру, можно сказать «Какую ты глупость сморозил!», а можно — «Уточни свою мысль…». Разумеется, реакция будет различна.
«Слово — всё!» — решает мужчина и разрывает отношения с другом, не простив ему одного-единственного обидного слова. И рушится многолетняя дружба, которую оба ценили. «Слово — мелочь, не стоящая внимания», — думает женщина, и позволяет мужу оскорблять себя.
Слово обладает возможностью разрушать и созидать, исцелять и подталкивать к болезни, поощрять и наказывать, наставлять на путь и сбивать с пути. Неужто слово так всемогуще? Но известны и другие примеры, когда слово оказывается совершенно бессильным.
Так что же лучше: придавать слову решающее значение или научиться не реагировать на него? Продуктивнее всего отнестись к слову «по заслугам» —взвешенно, не горячась, не принимая поспешных и необратимых решений.
Произнесенное, услышанное, прочитанное нами слово всегда многомерно, в каждый момент бытия оно поворачивается к нам то одной, то другой своей гранью. Слова нет вне ситуации, вне настроения и характера человека, вне данного момента…
Каждое слово — знак, символ, несущий в себе смысл, миллионы связей с другими словами и понятиями. А язык наш — гибкая система этих символов. Слово — и часть речи, и часть самой жизни. Искусство повседневного пользования словом — это искусство жить. Наше сознание устроено так, что мысли наши становятся определенными и отчетливыми только в случае их словесного выражения. Вне слова, вне речи человека нет.
Дар речи — поистине ДАР..
Есть такая легенда. Приходит к Сократу юноша учиться мудрости, останавливается поодаль и благоговейно смотрит на философа. Тот, не замечая вошедшего, предается своим мыслям. Стоя на почтительном расстоянии, юноша продолжает молчать и благоговеть. Сократ не реагирует, и ученик падает ниц. Сократ взрывается: «Ну что ты ползаешь под ногами, заговори, чтобы я увидел тебя!».
Именно увидел, а не услышал. Мы начинаем по-настоящему понимать, что собой представляет человек, лишь поговорив с ним.
…В жизни нередки ситуации, когда нас упрекают в сказанном, а мы оправдываемся: «Я совершенно иное имел в виду». Это означает лишь следующее: и мысль наша расплывчата, и словом мы плохо владеем, и собеседника своего не чувствуем, не умеем донести до него то, что внутри нас так неуклюже ворочается. Вспоминаю анекдот.
Трехлетний ребенок ест яблоко и спрашивает:
— Папа, почему мое яблоко стало коричневым?
— Объясняю. Когда ты его надкусил, мякоть вступила в контакт с воздухом, который подверг ее окислению. В результате изменилась молекулярная структура вещества.
Немного помолчав, мальчик спрашивает:
— Папа, а ты с кем сейчас говорил?
И мы, взрослые, тоже порою говорим друг с другом «на разных языках». Не учитываем круг интересов собеседника, не вникаем в его мотивацию, не стесняемся в выражениях, упрямо гнем свою линию, и он, вместо мирной беседы, лихорадочно ищет возражения, защищается… А мы и не нападали, мы просто сказали чуть-чуть не то, чуть-чуть не так, чуть-чуть не там или не тогда.
То самое «чуть-чуть», что придает разговору совершенно иной смысл.
То самое «чуть-чуть», что делает беседу доверительной или натянутой, интересной или безликой, глубокой или поверхностной.
То самое «чуть-чуть», что может вместо мягкой иронии или доброй шутки окрасить сказанное явно проступающей агрессией или грубой насмешкой.
То самое «чуть-чуть», что может оказаться спасительной соломинкой или поводом к отчаянию.
Татьяна Славская