Врачеватели и ясновидцы востока

Беды, болезни, страдания люд­ские предопределили приход в мир человека, создавшего новую фило­софскую и религиозную систему — Будды.

Будда не был сверхчеловеком. Тело его было бренно. Вот слова из его последней проповеди, обращенной к ученикам: «…Близится конец мой… Но не печальтесь. Жизнь бренна, нет рожденного, кто бы не умер. Когда я умру, тело мое истлеет, как телега. Это будет лишним доказательством бренности человеческого существова­ния».

Так кто же он, это земной Бог? Постараюсь передать если не истори­ческую, то хотя бы поэтическую био­графию Будды, восстановленную уче­никами и дополненную легендами. Безусловно, вымысел здесь тесно переплетается с теми скудными реали­ями, которые сохранило время.

…На берегу реки Рохини, протека­ющей у самого подножия Гималаев, в городе Капилавасту, столице государ­ства рода Шакья, жил царь Суддхо-дана Гаутама. Он был правитель мудрый и справедливый, снискавший любовь своего народа. И была у него жена по имени Майя, женщина цар­ского рода.

Более двадцати лет прожили они в мире и согласии. Лишь одно печалило: не было у них детей. Но однажды царица увидела вещий сон и — зачала. И родила сына. Случилось это 8 апреля в погожий весенний день (точ­ный год исследователи назвать не могут, приблизительно в середине V века по Р. X.). Обрадованный царь дал мальчику имя Сиддхартха, что значит «Исполнение всяких желаний». Второе его имя было Шакья-Муни.

Через семь дней после рождения принца его мать Майя умерла. Но ребе­нок жил беззаботно, в ласке и доволь­стве, оберегаемый отцом. Войдя в воз­раст, Шакья-Муни женился на своей двоюродной сестре и ждал рождения первенца. Ему было уже 29 лет. И вдруг наступил душевный кризис. Перелом. Три события, три неожидан­ных встречи перевернули судьбу прин­ца. Сначала он встретил дряхлого, бес­помощного старика, потом больного проказой и, наконец, увидел вздувший­ся, пожираемый червями труп челове­ка. И узрел воочию, что значит ста­рость, болезнь и смерть.

Вот, оказывается, как иллюзорно довольство, его окружающее! Принц понял: «Этот мир полон страданий. В нем постоянно горят огни страданий, недугов и смерти». И — отрекся от мирских уз, оставил семью, ушел в отшельники. Ибо решил: только пройдя через моря страданий (а уже сама жизнь — страдание, не говоря о смерти), откинув все мирское, истязая плоть свою, можно обрести нирвану — высшее состояние души, освобожден­ной от мирских сует. И стал Буддой Просветленным, Благословенным. Тем, кому суждено спасти человече­ство.

Обращали ли вы когда-нибудь вни­мание на статуэтки будд? …Глаза полузакрыты. Взгляд устремлен в одну точку, чаще всего на предмет в полу­согнутой руке — символ буддизма (ко­локольчик, очир — скипетр и т. д.). Божество в медитации. Ничто мирское не тревожит душу. Ибо материальный мир приносит страдания при любом соприкосновении с ним. Даже встреча с неприятным человеком — страдание. Расставание с любимым — страдание. Недостижение желаемого — тоже страдание. Но стоит лишь отказаться от этих контактов с реальным миром — и страданий не будет. Ничего не будет. Зато душа обретет нирвану, а достиг­шего ее ожидает святость.

Не судите легко о буддизме. Не случайно многие великие люди испы­тали на себе его влияние. Лев Толстой в своей «Исповеди» признавался, что его отказ от светской жизни был выз­ван наряду с философией Шопенгау­эра и учением Будды.

А разве вы не согласитесь с тем, что говорит Будда: «Желания чело­века не знают границ… Человек не может удовлетворить свои желания. Из-за того, что он не может получить то, что хочет, он страдает… Горя в огне желаний, они (люди) не могут прожить данную им жизнь и умирают прежде времени. Все на свете кажется им вра­ждебным для них…»

Размышление, созерцание, медита­ция — основа буддизма. Ламы-созер­цатели (даянчи) в народе пользова­лись всегда особым почетом.

В Монголии, рассказывали мне местные священнослужители, ритуал созерцания с некоторых пор стал условным. Но еще в начале века А. Позднеев писал: «Из числа богатых лам — двадцатый обязательно сидел на даяне (созерцании). Совершается это очень просто. В летнее время бога­тенький лама… берет с собой юрту, прислужников и едет в горы, в уеди­ненное место у реки. Выбрав удобное для созерцания место, ставит саженях в двухстах юрту. Назначает прислуж­никам время, когда они должны прино­сить ему пищу, а сам садится на „по­двиг“. Созерцание продолжается 30— 49 дней. В течение этого времени лама-созерцатель не видит никого из людей, ест раз в день, а то и раз в два- три дня. Прислужника, ставящего еду в установленном месте, не видит. Потом возвращается в монастырь и ведет обычную жизнь. Но теперь у него слава созерцателя, он пользуется большим почетом».

Но были, были в той же Монголии в двадцатых годах нынешнего века (до революции) и истые монахи-подвижни­ки, посвящавшие подвигу созерцания всю свою жизнь. Это совершалось в особых монастырях, и приходили сюда уже зрелые люди, изучившие высшую догматику буддизма.

Их испытывали на знания и прежде всего вверяли наставнику. Ставили пришедшему юрту рядом с юртой Учи­теля. Что происходит дальше? …Пер­вые 16 дней ученик пребывает в юрте Учителя. Затем начинает предаваться созерцанию. Вначале видит своего наставника раз в два-три дня, потом три раза в месяц. Ученик, явившись к Учителю, падает перед ним ниц на зем­лю, крепко обнимая его колена. Подняться и сказать что-то может только с благословения Учителя, когда тот положит ему руку на голову.

Учитель и ученик обязаны обере­гать покой друг друга. Очевидцы рас­сказывают: бывали случаи, когда уче­ник, явившись к Учителю, заставал его погруженным в созерцание. И, дабы не прерывать его мысль, оставался рас­простертым без движения, случалось, и три дня… Но бывало и наоборот. Учи­тель, очнувшись, находил своего уче­ника в медитации — его руки уже не сжимали колена —- и тоже застывал, охраняя покой ученика…

Это, действительно, подвиг, полное отрешение от мира (не сон!). «Я попро­сил старика-служителя, — пишет А, Позднеев, — показать мне созерцате­лей хотя бы украдкою, и он согласился на это, обещая взять меня с собою… когда пойдет разносить пищу… У кро­вати,  на обычном  месте хозяина… сидел созерцатель. В других юртах увидел я то же самое… те же исхудалые и восковые фигуры доб­ровольных страдальцев… бывали слу­чаи, что и скудная пища оставалась нетронутой».

Я читала руководство по вхожде­нию в нирвану. Приведу некоторые моменты. В совершенном уединении вы усаживаетесь в священной позе, то есть загнув правую ногу и заложив ее на колено левой, а левую — на колено правой. «Опустив пояс, он (созерца­тель — М.Л.) складывает руки у своего недра и покачивается во все стороны до тех пор, пока стан его не выпрямит­ся, так что спинная кость его сде­лается вровень с затылком, а кончик носа — с пупком. Потом, вдохнув в себя свежего воздуха столько, чтобы наполнить им всю внутренность своего тела, он выпускает его из себя одним выдохом и вслед за тем сжимает рот и вполовину закрывает глаза.,.»

Наконец, после долгих невероят­ных усилий дух располагается к сосре­доточенному неуклонному вниманию. Есть несколько видов созерцания, На низших его ступенях созерцатель еще может испытывать душевное наслаждение, радость и прочее, например, размышляет о любви к милосердию Будды. Но лестница созерцаний ведет все выше — к полному духовному совершенству. Главное — совсем отре­шиться от чувственного мира, не сосре­доточиваться на какой-либо ступени, где испытываешь радость. Нельзя и задремать. На одной из ступеней созерцания (а всего их —12) душа пре­бывает в совершенной пустоте, она бесстрастна. Но и это не предел. Впереди еще четыре неба созерцания. Высшее — это даже не область совер­шенной пустоты. Ибо сама пустота тоже изменчива: была, а потом не будет. Следовательно, и она не вечна. Вот созерцатель достигает состояния небытия — ему кажется, что он не существует. Может быть, это высший предел? Нет, убеждение в небытии — тоже личное ощущение. Самая высшая ступень — та, в которой нет ничего: ни мышления, ни немышления. Это состо­яние умного покоя. Вечного покоя. Оно достигается путем абсолютного отри­цания. В таком состоянии и возможны те психические явления, которые мы привыкли считать сверхъестественны­ми: связь с космосом, материализация миражей, телепатия и т. п. Это преро­гатива тех, кто избрал путь мистиков, приверженцев секты «красношапочни­ков».

Будда Шакья-Муни хотел, чтобы его последователи отказались от всего земного, презирали его и всту­пали в духовные звания. Но в конце концов понял, что нельзя все челове­чество обратить в аскетизм, и сам вер­нулся к людям из отшельничества — нести им истину. Так, буддизм всех людей поделил на две части: монахов и мирских людей. Для первых было непременным выполнять обеты, соответствующие духовным званиям. Для младших послушников их было пять: не убивать, не воровать, не лгать, не прелюбодействовать, не пить вино. Конечно, и мирские люди должны были вести совестливую жизнь. Но эта жизнь не отрицала земные радости.

Первые пять обетов часто прини­мали и простолюдины, обычно еще в детстве. В Монголии начала века ⅝ населения приняло первый обряд. Мы привыкли представлять Монголию той же атеистической страной, что и наш Союз в свое время. А между тем рус­ские ученые отмечали, что монголы так набожны, что и живут, кажется, в потустороннем мире: так идея переро­ждения в другой жизни захватывает их.

Мне посчастливилось побывать на аудиенции у самого хамбо — главы монгольских буддистов. И на мой вопрос о набожности монголов он ответил очень дипломатично: «Это выясняется теперь…» Я сама убеди­лась: набожны, видимо, эта вера и не уходила из душ…

Ну как тут не согласиться с А. Позднеевым, который писал: «Нам постоянно твердят о том, что духовен­ство у ламаитов отличается своей невежественностью, что повсюду оно гнетет народ, не неся на себе никаких общественных обязанностей… что это чуть ли не самый развратный и свое­вольный класс народа… При ближай­шем знакомстве с буддизмом я нашел в буддистских монастырях… стройные правила жизни лам… видел отношение лам к народу и религиозную жизнь самого народа».

Разве не свидетельствует о таких стройных и мудрых правилах жизни в известных храмах дореволюционной Монголии забота о развитии науки? Опять-таки сошлюсь на наблюдение А. Позднеева.

Это так называемые цанитские монастыри. «Цана» — мудрость, «нит» — сущность (т. е. «учение, излагающее сущность мудрости»). Здесь шла своя жизнь, высокая, духовная. В цанитских аймаках и монастырях (они сейчас воз­рождаются в Монголии) ламы всецело занимаются наукой: изучением науч­ных трактатов буддизма по части бого­словия, философии, логики, риторики, этики, астрологии, медицины. Любоз­нательные юноши сами, по сознатель­ной и доброй воле приходят сюда.

Все свое время эти юноши прово­дят в чтении, составляют выписки из различных сочинений. Это подлинная жизнь ученых, подвижническая жизнь. Они часто предпринимают путеше­ствия в другие монастыри, которые славятся постановкой цанита. Лама отправляется в путь без всяких средств, с котомкой, где лежат духов­ное одеяние и записи. Весь путь обхо­дится только милостыней. Достигнув известного цанитского монастыря, он облачается в духовную одежду, прихо­дит на хурал (молебен), вместе со всеми читает молитвы. А по оконча­нии, когда начинаются диспуты, выхо­дит первым и предлагает интересу­ющие его вопросы. Начинаются ожив­ленные споры, ламу расспрашивают, что он ищет, какую истину, какие инте­ресные рукописи есть в его монасты­ре… Иногда юноша остается здесь на год, а потом опять — в путь в поисках истины…

Заветная мечта таких ученых (а речь идет о Монголии) — посетить Тибет, Лхасу — сокровищницу буд­дийской мудрости. Средоточие глав­ных школ буддизма. Но о Тибете мы поговорим в следующий раз.

Маргарита Ломунова