Искусство быть здоровым

Надежда Павловна Бессонова — журналист-международник, публицист, инвалид воины, член московского Комитета профессиональных лите­раторов. Во время работы на Балканах получила тяжелую черепно-мозговую травму, оглохла. Мно­го лет боролась за возвращение в строй. Во вре­мя натовских бомбардировок Югославии под ог­нем вела репортажи на радиостанции «Маяк». После одного из налетов бомбардировщиков на мирный город вновь получила черепно-мозговую травму и сломала ногу. Мужественная женщина, она на своем примере доказала, что человек -выше своей судьбы. Она написала книгу «Моск­ва: встречи с прекрасным», которая вмиг разлете­лась по всему миру.

Каждое утро благодарю Все­вышнего за возможность уви­деть рассвет. Сегодняшнее утро хмурое, тяжёлое. Порывом вет­ра с книжной полки сбросило пожел­тевшую от времени брошюрку «Ис­кусство быть здоровым».

Пока ее увлеченно перелистыва­ла, серая пелена, окутавшая город, постепенно расползлась, и сквозь неё пробились яркие солнечные лучи. И вот уже само солнышко при­ветливо светит мне в окно. И настро­ение уже совсем другое, и силёнки откуда-то появились, и хочется дви­гаться. Жить! И быть здоровой.

Уметь быть здоровой — это, действительно, большое искусство. В этом я убедилась сама на своём горьком опыте, став 15 лет назад ин­валидом I группы, учась, причём са­мостоятельно, снова ходить, гово­рить, держать ручку, писать, читать, открывать и закрывать дверь, как ни странно это. Словом, ЖИТЬ.

Как же не хватает мне знаний этого искусства. Смириться с поте­рей возможности жить полноценно очень трудно. Одного желания вер­нуть себя в прежнюю жизнь не до­статочно. Нужны огромные усилия, вопреки всему. Терпение, сила воли и, конечно, методики, системы вы­здоровления. А где их взять? Где о них прочитать? У кого спросить? Где найти врачевателя, способного идти с тобой до победного, когда не надо лечить, а надо восстанавливать и восстанавливаться. Но как? Каким образом. Похоже, в моей ситуации не знает никто. Похоже, что и здесь дело самих «утопающих». Первую травму получила на Бал­канах в автокатастрофе. Спасибо, что хоть в своей бес­помощности честно признавались врачи: «Вы для нас большая загад­ка, не знаем, что вам выписывать»; «Мы не будем бороться за ваш слух, причину своей глухоты вы знаете», «После такой тяжёлой травмы люди вообще не живут, в лучшем случае находятся поперек кровати вне вре­мени и вне пространства».

«БЛАГОДАРИТЕ БОГА, ЧТО ЖИВЫ…»

Благодарю. Без их напомина­ний. Когда в ноябре 1991 года са­молет приземлился в «Шереметье­во», у трапа самолета меня ожидала «скорая помощь». Выносили на но­силках. Весь вечер катали по Моск­ве. Ни одна больница не принимала. То медикаментов не было, то специа­листов. В НИИ нейрохирургии имени Бурденко сказали, что трепанацию делать поздно. В реанимацию попа­ла в «Склиф». Врачей, настоящих врачей его неврологического отделе­ния, которые дали мне возможность жить дальше, мне не забыть никогда.

Тогда я, конечно, не понимала всей тяжести своего состояния. И представить не могла, что ждёт меня впереди. У меня было много планов и дел. Я — молода, красива, счастлива, в самом расцвете сил и карьеры. Что такое для женщины 48? Когда я, обез­движенная, лежала в белых стенах, покорно горстями принимая лекар­ства, всё время заставляла себя дви­гаться, старалась вытягивать руки, ноги, шевелить пальцами, приподни­маться по мере возможности. Настал день, и я уже сидела на больничной койке. С противоположной стороны из зеркала смотрела на меня 90-лет­няя старуха, седая, худющая. Я поня­ла — это я. Но ни страха, ни испуга не было. Впервые в жизни реально ощу­щала, что кто-то меня очень береж­но всё время поддерживает на какой-то воздушной подушке, не давая мне упасть. И тогда сказала себе: «Ты от­сюда обязательно выберешься, чего бы тебе это ни стоило!»

Стала еще активнее двигать­ся. Делала сама себе массаж, пела, сидя за столом, барабанила по сто­лешнице пальцами, заставляя их двигаться, будто играла гаммы, уси­ленно артикулировала, читала вслух стихи, которые вспоминались, орала на всю палату. Тогда я ещё не знала, что оглохла. Однажды, застав меня за таким занятием, нянька помча­лась за врачом с криком: «Скорее! Там больная совсем свихнулась!»

Долгие годы абсолютно все вос­принимали меня как… Вот именно. Даже писать-то как-то неловко. Все­ми силами пыталась доказать, что это далеко совсем не так. Что со мной все в порядке, вернее с мои­ми мозгами. Странная вещь: чем ак­тивнее я настаивала на своем, тем больше вызывала недоверия у окру­жающих. Переубедить никого я так и не смогла. Даже самых близких лю­дей. Мне не верили.

Я была в отчаянии. Не знала, что делать, чем доказать, что зависшая гримаса не выражает моего истин­ного настроения, чувств и эмоций. Мышцами лица я абсолютно не вла­дела. Хочу улыбнуться, а получает­ся жуть что. А я ведь привыкла быть на людях. А теперь могу только вы- зывать жалость, пересуды. Больше всего я не хотела, чтобы меня жа­лели. Попробовала позвонить кол­легам, но мне сразу дали понять, что больше я никому неинтересна. А одна заявила: «Все. С тобой покон­чено. Смирись!» И потекли затвор­нические дни, месяцы, годы….

Трезвонить о них на всю вселен­ную мне было как-то неловко, да и не собиралась я этого делать, не в моём это характере. Звонить пере­стала. Обузой быть никому не хоте­ла. Старалась не обращать внима­нии, не переживать. Понимала, что не до эмоций сейчас, когда кругом всё рушилось. Побеспокоить боль­ных престарелых родителей не сме­ла. Я была совершенно одна.

ОДИН НА ОДИН С ТРАГЕДИЕЙ

Плачь — не плачь. Зови — не зови. Хоть головой об стенку бейся. Ждать помощи, надеяться было не на кого. Да и не привыкла я ни к кому обра­щаться за помощью. Рассчитывать привыкла всегда только на себя, на свои возможности. С детства твер­дила: «Я сама! я сама!» Может быть, и, скорое всего, в этом и было моё спасение, что тапочек и стакан чая мне никто не подавал.

О том, что стала инвалидом, слышать ничего не хотела. Все нутро протестовало — какой я инвалид? Руки, ноги — всё на месте. Я и инва­лид. Для меня воедино это никак не совмещалось. Даже пенсию по инва­лидности очень долго не оформляла. Была уверена, что всё пройдет, на­ладится, все будет как прежде. Надо только немного потерпеть. Но время тянулось предательски медленно.

Терять время, проводить его в бездействии я не собиралась. Пер­вое, что попросила принести мне в реанимацию, как только открыла глаза, это ручку, тетрадку и учебник английского языка.

Как же трудно было писать! Бук­вы разъезжались в разные стороны. На выведение каждой требовалось время и определенные усилия. Я пи­сала их и писала, а они плясали по всей странице вверх-вниз. Сколько же исписано мною за эти годы!!!

И как невыносимо сложно было усвоить хоть одно английское сло­во. Читаю. Ничего не понимаю. Сно­ва читаю и перечитываю сотни раз, а запомнить никак не могу. Сколько бы ни билась. «Как же так, — пережива­ла часами: ведь всюду училась на от­лично. Факультет журналистики МГУ закончила с красным дипломом, да ещё докторантуру Белградского инс­титута журналистики. На флейте не­плохо когда-то играла в симфоничес­ком оркестре. А тут начального курса английского языка освоить никак не могу. Языка, на котором свободно го­ворила».

Странно, но потеряла знание и других европейских языков, Пре­красно помню, что в Будапеште, куда меня сразу привезли к круп­нейшему нейрохирургу с мировым именем, я общалась по-француз­ски. Очень расстроилась, когда он мне отказал. Но узнав, что он опе­рирует только самых безнадёжных, воспрянула духом.

А сербский мой почему-то не пострадал. Такая была радость для меня — спустя годы встретиться со своими друзьями в Белграде.

Были ли напрасными те огром­ные мои усилия? Конечно же, нет. Понимание этого пришло спустя де­сяток лет, когда я снова застрочила по бумаге, не заметив, как это про­изошло, вроде бы как-то само со­бою. А для меня по-другому и быть не могло. Я должна была писать. Это же моя профессия. Не склады­вай я тогда букву к буковке, вряд ли бы вы читали сегодня эти строки.

Как только оказалась дома, сра­зу села за пианино. Открыла крыш­ку, поставила ноты, которые хорошо знала, смотрю на клавиши, которые тоже хорошо знала, а соединить их вместе, как это было раньше, не могу, не получается. Но меня это по­чему-то не огорчало. Я шла дальше.

Сын попросил написать реферат по биологии на тему мне совершен­но не ведомую. Я пошла в библиоте­ку. «Пошла» — хорошо сказать. В ту пору я с трудом передвигала ноги и едва на них держалась, врачи советовали ходить мне с палочкой. Но, конечно, их совету не последовала, несмотря на то, что каждый шаг да­вался с огромными усилиями, я бук­вально заставляла себя его делать. Меня заносило из стороны в сторо­ну. Прохожие, очевидно, полагали, что пьяная — отталкивали меня в сто­рону, пинали, кулаком били в спину. Словом, доставалось понапрасну. Всем не объяснишь. Да и что я могла объяснить? Зато вживую испытала на себе людское обращение и мол­ча себе командовала: «Стоять! Сто­ять!» И твердила себе: «Дойдешь. Дойдёшь. Ну же! Ещё шажок. Поти­хоньку. Держись. Вот так. Молодец! Ещё немного осталось. Шагай! Вот так. Ещё! Еще!»

Так каждый раз и добиралась, прося прохожих перевести через до­рогу, хватаясь за кусты, заборы. «Вы настоящая героиня», — говорили мне врачи. Это, очевидно, всё, что было в их силах для меня сделать.

Готовила реферат, печатая на машинке. И — о ужас! Печатала две-три строки и заваливалась на ма­шинку. Мне надо было лечь. Но срок сдачи определён. Подвести сына я не могла. Снова печатала и снова падала. И так до тех пор, пока рабо­та не была завершена. В результате сын получил «отлично».

Могла я этого не делать? Нет, не могла. Это нужно было, в пер­вую очередь, мне. Я это хорошо понимала. Цеплялась за каждую возможность жить, а не существо­вать. Мне необходимо было ощу­щать себя нужной, жить в ритме общих дел, интересов, забот. Вспо­минались слова врачей при выпис­ке: «Следите, чтоб не было никакой перегрузки!» А как определить, что такое перегрузка для меня, докто­ра не сказали. Как узнать потолок своих возможностей? «Чтоб хуже не было», — сказали. «Да уж, куда хуже?» — думала я. «Вы еще не зна­ете, что с вами может быть», — гово­рила мне психиатр. «А я и знать не хочу. Зачем мне это знать? Вы луч­ше скажите, что мне делать, чтобы всего этого не было». Потупивший­ся взгляд. Затяжное, мучительное молчание в ответ…