Исцеляющее молчание

Московский психолог Галина Ти­мошенко лечит… молчанием. Кажет­ся, ничего парадоксальнее и быть не может. Человечество ведь только выиграло, когда стало общаться с помощью слов. Но есть и оборотная сторона процесса.

Дело в том, что для новорожден­ного мир еще не оформлен, не обо­значен в словах. Познавать мир он начинает непосредственно, напря­мую. Первый год жизни человека — это год молчания или, точнее, него­ворения.

Именно в первый, бессловесный год жизни ребенок развивается на­столько быстро, что каждая неделя становится революцией в его личной истории. Но с того момента, как он начинает усваивать язык, его разви­тие замедляется.

Овладевая речью, ребенок получает возможность видеть окружаю­щий мир одинаково со всеми. С этого момента он, по сути дела, взаимо­действует не с реальными предме­тами или явлениями, а с их названи­ями. Обозначая и классифицируя внешний мир, ребенок осваивается с иллюзией, что он знает, с чем имеет дело. И если до этого момента, как считает Галина Тимошенко, каждое взаимодействие с миром было ис­следованием, то теперь оно стано­вится опознаванием.

Например, ребенок видит пред­мет и говорит: «Это стул». Пока он не знал, что это стул, каждый раз, всту­пая во взаимодействием с тем, что называется стулом, он должен был его исследовать, и каждый раз это было новое взаимодействие, каждый раз попытка понять.

Раньше ему нужно было пощу­пать, потрогать, даже полизать, по­наблюдать, что с этим предметом можно делать: как он падает, как на него залезть, как под ним спрятаться, то есть произвести самостоятельные и очень важные исследования. Те­перь он может обозначить эти дейст­вия словами.

С одной стороны, язык — полез­ное изобретение, поскольку позволя­ет использовать уже известный опыт и ничего не изобретать самому. Но, с другой стороны, использование чужо­го опыта, в том числе и с помощью языка, лишает человека возможности самостоятельно исследовать мир и ощущать его непосредственно.

Гениальное и неизбежное изобре­тение, язык упрощает все в окружа­ющем нас мире, в том числе мысли­тельную и творческую деятельность человека. Любопытно в этой связи, что Галина называет книги «интел­лектуальными консервами». Начав изучать мир с помощью книг, человек существенно выиграл в объеме по­лучаемой информации, скорости ее получения, но не менее существенно проиграл в способности получать ее самостоятельно.

Для Галины Тимошенко в жизнетворчестве человека крайне важно исследовательское отношение к ок­ружающей действительности и само­му себе. А язык зачастую выступает посредником между миром и челове­ком и порой имеет мало общего с су­тью происходящего. Когда этот по­средник исчезает, тут-то и происхо­дит непосредственный контакт между человеком и миром — без слов, на уровне эмоций и ощущений. В этом и состоит суть методики Тимошенко.

— Нам кажется, мы знаем, что стоит за каждым словом, — говорит Галина. — Но существует большая разница между тем, что есть на са­мом деле, и тем, как это называется. Когда мы общаемся посредством языка, мы имеем дело не с реаль­ным миром, а с его образом, обле­ченным в слово. Хуже всего то, что нам уже не хочется с этим реальным миром взаимодействовать. Возника­ют иллюзии, а они порождают проб­лемы. Часто, доверяясь словам, че­ловек оказывается не адекватен си­туации, в которую попадает. Он чув­ствует, что ему плохо, счастье ус­кользает из рук, друзья не такие, как хотелось бы, супруга не такая, о ко­торой мечтал, когда вступал в брак. Человек слушал слова, а не ощущал состояние, он говорил больше, чем чувствовал.

Слово — это всегда что-то опре­деленное. Молчание может стать всем, чем угодно. Новое может ро­диться только в паузах.

Молчание — огромная целебная сила. Это понимаешь лишь тогда, когда остаешься в полном одиночестве. Не в том вынужденном — когда томишься и ждешь кого-то, а в осоз­нанном, добровольном одиночестве. Тогда в душе наступает покой и гар­мония. Не может быть здоровья при внутреннем непокое. Молчание це­лебно потому, что только в нем я мо­гу упорядочить то, что внутри меня. Если я хочу что-то изменить в себе, это будет происходить не в тот мо­мент, когда я буду обсуждать проб­лему с подругой или врачом. Они да­дут мне лишь совет. Менять что-либо я буду лишь тогда, когда останусь одна и замолчу…

Галина права. Во всех религиях и духовных учениях, когда предстояла напряженная мыслительная или ду­ховная работа, предполагалось мол­чание. Вся культура человечества обязана своим зарождением и суще­ствованием… молчанию, ибо она создавалась, когда творец молчал. Разговаривая, творить невозможно. Трудно представить себе Леонардо болтающим в тот момент, когда он писал свою «Мону Лизу».

Я видела в одном из залов Лувра, как замирали и потрясенно молчали люди не в силах отойти от творения великого мастера. Но когда те же лю­ди начинали обсуждать свои впечат­ления от картины, то они обсуждали уже не гениальное произведение, а самих себя на его фоне.

Когда человек удаляется в пусты­ню, в скит, в горы и молчит там, сколько пожелает, то он ни в чем не противостоит окружающему миру — он в него погружается. В этой ситуа­ции молчание естественно, и ситуа­ция сама себе адекватна.

Сложнее молчать, не выпадая из социума. Одним из условий, которое обязан был выполнить человек, со­биравшийся поступить в пифагорей­скую школу и стать философом, было пятилетнее молчание! Но он не удалялся при этом в поднебесные выси, а находился в городе, со своей семьей. Он был глубочайшим обра­зом погружен сразу в два мира — свой внутренний и внешний. Выдер­жать такое испытание мог далеко не каждый. Но во времена Пифагора в его школу всегда была очередь. И сам Пифагор был убежден, что толь­ко через длительное молчание мож­но прийти в настоящую философию, которая предполагает невовлечен­ность в процесс. Только молчание приводит к эмоциональной бесстра­стности, и молчание — высшее со­стояние по сравнению с речью.

На заре истории любое знание давалось человечеству высокой це­ной, потому что люди еще не накопи­ли опыт, им не на что было опереть­ся. Мы же получаем знания в концен­трированном или, как говорит Гали­на, в «консервированном» виде, и нам уже не нужно прикладывать для этой цели больших усилий. У Клиф­форда Саймака есть фантастический рассказ под названием «Профес­сия». На земле шестого тысячелетия семилетний ребенок за пять минут учится считать и писать, а в 18 лет за те же пять минут усваивает полный объем знаний по выбранной профес­сии. И никакой исследовательской деятельности.

Мы слишком привыкли к получе­нию знаний в виде «консервов». Мо­жет быть, поэтому в современном обществе так мало идей? Постоянно слышишь разговоры о том, что в ис­кусстве открыть ничего нового нель­зя, и в психологии нельзя, и в меди­цине. Наверное, это оттого, что мы слишком много говорим. Если бы со­временное человечество больше молчало, оно стало бы гениальным.

Итак, молчание приносит молчащему немало пользы. Но Галина Ти­мошенко ввела в психологическую практику новый термин — активное молчание. Такое молчание оказалось необычайно эффективным для всех ее пациентов.

— Активное молчание — это не просто одиночное или совместное пребывание в молчании, — говорит Галина, — это непременно взаимо­действие, но не структурированное словами и заранее не оговоренное. Очень важно — ни о чем заранее не договариваться.

Одно дело, если мы с тобой ре­шили, что час помолчим, а потом пойдем на кухню пить кофе. В этом случае понятно, что надо делать. Си­туация структурирована и стереотип­на. Но совсем другое, когда мы про­сто замолкаем и молчим до вечера. Например, я встала и пошла в кори­дор. Ты не знаешь, куда я пошла. Возможно, я проголодалась или во­обще решила уйти. Ситуация пере­стает быть стереотипной. Ведь тебе нужно как-то реагировать, а для этого ты должна понимать, что происходит. Вот тут и начинается исследователь­ская деятельность…

Когда одного или нескольких че­ловек неожиданно просят замолчать и не ставят никаких условий, то рано или поздно между ними возникает некое взаимодействие несмотря на то, что каждый в молчании ведет се­бя по-своему. Такая ситуация редко позволяет человеку просто отмол­чаться, если он пришел к Галине на прием решить свои проблемы. Ему важно, что же произойдет.

Методика активного молчания су­ществует в двух вариантах — инди­видуальном и групповом. И в том, и в другом случае никто не произносит ни слова. Двигаться можно как угод­но. Время тоже, как правило, не ого- варивается. В групповой терапии один сеанс обычно длится часов пять-шесть, в индивидуальной — примерно два часа.

Галина даже не обсуждает про­блему, с которой к ней пришел чело­век. Она вообще не знает, с чем он пришел, и ей это не нужно. Все вы­является в процессе работы.

— Максимум, что я могу сказать: «Здравствуйте». Дальше человек принимает какую-то позу, и мы за­молкаем. Эта поза многое говорит о его проблеме, ведь молчат все по-разному.

Когда у человека что-то болит, он приходит к врачу и говорит: вылечите меня. То есть устраняется и пере­кладывает решение проблемы на другого. Да еще занимает при этом страдательную позицию. Такая пози­ция приемлема лишь при походе к зубном врачу. Во всех остальных случаях человек должен брать от­ветственность за свое здоровье на себя. Многие уже поняли очевидную вещь: практически любая болезнь носит психосоматический характер, иначе говоря, зависит от состояния психики и порождается ею. Так, язву можно лечить сильнодействующими лекарствами, но можно и изменени­ем образа жизни.

Я считаю, что настоящая психо­терапия — это работа не с пробле­мой человека, а с его чувством от­ветственности. Как он может пере­дать мне ответственность за свое здоровье? Только объясняя пробле­му словами. Но он лишен такой воз­можности, поскольку я демонстра­тивно отказываюсь с ним говорить. Это вынуждает его предпринимать какие-то действия. А любое движе­ние человека — уже принятие реше­ния. Любой шаг — выбор.

Итак, вначале каждый занимает определенную позу. Один скрестил руки, насупился — значит, нет пони­мания в семье или серьезный кон­фликт на работе. Другой сел на краешек стула, невольно потер жи­вот, поморщился — беспокоит язва… Если человек сохраняет позу долгое время — значит, он подсознательно ничего не хочет менять, и своими действиями мне это демонстрирует. Но так бывает редко, ведь человек — существо подвижное. А любое изме­нение позы — это уже преобразова­ние проблемы.

Один мой пациент, как только мы замолчали, вскочил и начал делать зарядку. Он сразу показал мне, что готов к изменениям. Тут уж я под­ключаюсь. Например, стараюсь ему помешать. То есть я начинаю играть роль сопротивляющегося окружаю­щего мира. Если бы окружающий мир не сопротивлялся, то и проблем бы не возникало. Я создаю ситуацию, в которой человеку не удается реали­зовать свой обычный стереотип. И он вынужден его менять, но поскольку я не говорю, как именно менять, то он начинает делать это сам.

Женщина пришла и села по-ту­рецки, руки скрестила на груди, голо­ва опущена. В такой позе она никак не может взаимодействовать с ми­ром. Это очень закрытая поза. Она не хотела вставать, да из такой позы и не встанешь — нужно освободить руки, опереться ими о пол, изменить положение ног. Она даже защищать­ся в такой позе не может — ее можно толкнуть, даже ударить, что, возмож­но, и происходит в жизни. Я пробую вывести ее из этой по­зы, образно говоря, заставить драть­ся с миром. Если она всего лишь вы­тянет ногу, это уже даст какой-то шанс. В конце концов, я заставила эту женщину, подчас несколько грубовато обращаясь с ней, встать в по­зу нападающего каратиста. Когда она это осознала, ее удивлению и радо­сти не было предела. Она поняла, что может и должна защищаться и ее больше никто не сможет обидеть…

Однажды Галина работала с пят­надцатилетней девочкой с высоким уровнем агрессивности. Две встречи, которые продолжались три часа, она просидела в углу, сжавшись в комо­чек, и напоминала злобного волчон­ка. Галина не мешала ей и читала книгу. На третий раз девочка, разо­злившись окончательно, подошла к Галине и начала толкать ее, дергать за волосы, а затем взяла ее руку и стала устанавливать локтем на стол. Снова и снова она пыталась сделать это, но как только она отпускала руку, та произвольно падала на стол. За­кусив губу, девочка резким движени­ем ставила чужую руку в то положе­ние, в которое ей хотелось, но рука опять падала. Галина отказывалась совершить то, чего требовал каприз­ный подросток.

После пятнадцатиминутной исте­рики девочка вдруг изменила тактику. Она начала искать такой вариант взаимодействия, который учитывал бы желание и другой стороны. Она впервые взглянула Галине в глаза, затем осторожно и мягко коснулась ее мизинца, погладила ладонь и очень бережно поставила руку в то же самое положение — на локоть.

— И ты поддалась? — спраши­ваю я у Галины.

— Я не просто поддалась. Мне захотелось это сделать. Я улыбну­лась и оставила свою руку в том по­ложении, которого так добивалась девочка. Она наконец поняла, что все может получиться, если учиты­вать не только собственные желания, но и желания окружающих. До сих пор в жизни она всегда шла напро­лом, не считаясь ни с чьим мнением, а поскольку никому не нравятся гру­бость и агрессия, у девочки начались осложнения в отношениях с людьми, а значит и проблемы со здоровьем. В молчании, через взаимодействие всего лишь наших рук, она поняла главное: многого можно добиться, если просто считаться с другими.

Это была умная девочка, и если бы я начала объяснять ей, как она не права в своей жизненной стратегии, она нашлась бы, что возразить, и наш разговор мог ни к чему не при­вести. Непосредственные действия без слов многому ее научили. Я за­ставила ее включить свой исследо­вательский поиск, изменить свой сте­реотип: вместо проламывания стен поискать дверь или попросить кого-то открыть эту дверь…

Поместив человека в ситуацию, где его привычные стереотипы кате­горически не применимы, Галина пы­тается разбудить в нем умение вести себя исследовательски.

Она придерживается точки зре­ния, что любая болезнь, особенно хроническая, — это отражение пси­хического статуса. На сеансах, ис­пользуя активное молчание, человек изменяет этот статус, пробуя разные варианты поведения, и выражает в них себя непосредственно, а не опо­средованно, с помощью слов. Опыт, который приобретается на сеансах, человек затем проецирует на свою реальную жизнь.

Любопытно понаблюдать, как про­являются люди в группе. Одни сжи­маются в комочек и молчат в углу, другие нервно ходят, третьи начина­ют ко всем приставать, четвертые — смеяться, а пятые плакать, когда ис­текает первый час молчания. А к концу сеанса оказывается, что всем нравится молчать, и когда Галина го­ворит: «Наше время вышло», соб­равшиеся еще долго не могут или не хотят говорить. Самая долгая пауза в ее практике уже после окончания за­нятий составляла сорок пять минут. Никто не хотел говорить, и никто не хотел расходиться.

А когда Галина, наконец, предло­жила индивидуально обсудить с каж­дым его проблему, оказалось, что в этом уже никто не нуждается. В мол­чании все стало на свои места. Вро­де бы можно поговорить, да незачем. Молчание и движения «сказали» ка­ждому гораздо больше. Оказалось, что слово проблему создает, а мол­чание ее решает.

Молчанием можно лечить многие психоневрологические заболевания, различные фобии, гипертонию, про­явления вегето-сосудистой дистонии, все виды головной боли, сотрясения мозга, а также психопатии, эпилеп­сию, шизофрению. Неспроста у ши­зофреников появляется желание уе­диниться, подолгу гулять в лесу, за­вести домашнее животное, аквариум­ных рыбок, которые уж точно не из­дадут ни звука.

При ишемической болезни серд­ца, в пред- и постинфарктном состо­янии, при язвенной болезни желудка, бронхиальной астме, гриппе, болез­нях горла человек предпочитает по­молчать, потому что так ему легче.

— Разобраться в проблемах че­ловека — вовсе не значит выслушать его жалобы, лишь приблизительно описывающие действительную ситу­ацию, — говорит Галина Тимошенко. — На самом деле наша жизнь — это постоянное и непрерывное исполне­ние наших желаний. Но речь идет о тех потаенных желаниях и стремле­ниях, о которых мы зачастую и не по­дозреваем.   Хорошая   иллюстрация этому — пример из повести Стругац­ких «Пикник на обочине», когда один из сталкеров попросил здоровья, а получил мешок денег, так как это его желание было истинным, в котором он сам себе не признавался. Не по­няв, чего мы хотим, мы и выстраива­ем совсем не ту жизнь, которой должны бы жить…

Я спросила Галину, можно ли са­мому в домашних условиях практико­вать активное молчание. В том, что это полезно, она, как специалист, убеждена.

Есть две возможности провести для себя курс лечебного молчания. Первый вариант — уехать в такое место, где не будет возможности с кем-либо разговаривать.

Чаще всего молчание связано с одиночеством. Но находясь в одино­честве, человек так или иначе делает повседневную домашнюю работу — убирает, стирает, готовит еду, отве­чает на письма, да еще успевает следить за тем, что показывают по телевизору. Такое молчание можно назвать пассивным, и в данном слу­чае оно малоэффективно, поскольку физическое и эмоциональное состо­яние все равно будут зависеть от до­машней работы или от реакции на увиденное по телевизору.

Для активного молчания нужно создать условия, исключающие лю­бые отвлекающие факторы.

Иными словами, нужно уединить­ся таким образом, чтобы отсутство­вали внешнее общение и организо­ванная деятельность. В таких усло­виях человек просто вынужден за­няться собой, своей душой, непо­средственно общаясь только с при­родой, а через нее со всей вселен­ной. Даже трех дней такого молчали­вого бездействия будет достаточно для общего оздоровления организма. Неделя — это уже более серьезный срок, и воздействие молчания будет гораздо более сильным и целитель­ным. Ну, а на месяц такого отшель­ничества вряд ли кто-то отважится, но за это время можно решить все проблемы, как внешние, так и внут­ренние.

Сначала, в первые день-два, че­ловек живет как бы по инерции, в его голове крутятся последние события, он обдумывает какие-то вещи, мыс­ленно спорит, доказывает, но орга­низм уже отдыхает. Затем возникает и нарастает тревога, хочется вслух что-то сказать. Происходит как бы «ломка отказа от слов», когда слова «мстят» за попытку от них отказать­ся. Но потом вдруг приходит состоя­ние необыкновенного покоя и при этом невероятной радости. Время от момента приезда до наступления та­кого покоя пропорционально, по сло­вам Галины, степени «проблемной зашлакованности» организма. Как только покой наступает, человек с большим удовольствием начинает обходиться без слов.

Когда мы надолго замолкаем, прекращается работа всей «маши­ны» нашего ума, и мы начинаем вос­принимать то, что нас окружает, то есть жизнь, — без оценки категория­ми «плохо» или «хорошо». Мы видим только то, что видим, и потому наше тело расслабляется, отдыхает от мыслей и эмоций. Внутренний покой ведет к эмоциональному и психиче­скому выздоровлению, а за ними и выздоровлению физическому. Такое молчаливое отшельничество хотя бы раз в году становится толчком к важ­ным позитивным изменениям во всей жизни человека.

Второй вариант предполагает уже в чистом виде моделирование ситуации  активного  молчания.  При этом нет необходимости уезжать из дома. Наоборот, ситуация предпола­гает участие в ней семьи или хотя бы двух близких, у которых существуют проблемы во взаимоотношениях, ибо только решив их, можно освободить­ся от физических недугов.

Люди договариваются, что в те­чение определенного времени, на­пример выходных, а еще лучше не­дели, они молчат, но по-прежнему взаимодействуют друг с другом.

Те, кто это испытал, говорят, что происходит своеобразный катарсис: близкие люди начинают совершенно иначе относиться друг к другу. Возни­кает иной язык общения, они начи­нают говорить сердцем.

Все, наверное, замечали, что во время семейных ссор и разногласий наступает момент, когда все аргумен­ты высказаны, а взаимопонимание не достигнуто. И от невозможности убе­дить другого возникает желание про­сто замолчать. Поскольку искать со­гласие через слова уже невозможно, мы инстинктивно ищем его через молчание. Молчание нужно организ­му, чтобы собрать силы, растрачен­ные в словесных баталиях, элемен­тарно отдохнуть. Ведь затраты энер­гии во время эмоциональных разго­воров просто огромны, и тем, кто хоть раз проходил через это, знакомо чувство опустошенности, которое возникает после них.

Галина Тимошенко перевела обычное молчание в новое качество. Она говорит: «Молчите, но обяза­тельно делайте в семье то, что нужно делать. Только переведите язык слов в язык жестов, мимики, телодвиже­ний». Тогда члены семьи будут не­вольно учиться понимать друг друга без слов. А ведь им, в сущности, только этого и не хватает.

Люди по-иному слушают и слышат, они вслушиваются друг в друга. Даже чашку чая без слов подают со­всем по-другому. Движение само по себе не может быть обидным, при­косновение — самая нежная вещь на свете, а в данном случае прикасать­ся друг к другу придется особенно часто. Как спросить на языке жеста и улыбки: «Ты хочешь есть? Тебе удобно сидеть? Принести ли тебе лекарство?», попросить: «Помоги мне убрать ковер. Постирай эту рубашку. Подогрей, пожалуйста, ужин», поделиться настроением: «Что-то мне тревожно, я на тебя обижаюсь, ты не уделяешь мне внимания»?

В молчании возникают и вырисо­вываются все оттенки отношений. Оно и не позволяет действовать по стереотипу. Как только я пробую и ошибаюсь, я обязательно нахожу что-то новое в себе и другом. Мой сын, на которого я постоянно обижа­юсь, может взглядом рассказать мне о том, о чем никогда не рискнет рас­сказать словами. И я смогу понять о нем то, чего никогда не пойму, пока мы будем говорить и выяснять отно­шения. Вот тогда-то возникает единение близких людей, закрепившееся в устойчивом выражении: они пони­мали друг друга без слов. Это и есть высшая степень понимания.

Такое — активное — молчание необходимо супругам, вечно выясня­ющим отношения и потерявшим в этой бесплодной схватке последнее здоровье. Оно необходимо и родите­лям, у которых возникают болезнен­ные конфликты с повзрослевшим ре­бенком. Активное молчание поможет найти взаимопонимание и брюзжа­щим старикам, которым все не так, и молодым супругам, вынужденным до решения жилищной проблемы жить с родителями под одной крышей. Ак­тивное молчание нужно всем.

Татьяна Абрамова