Опубликовано в разделе Здоровье, 04.02.2011, 1466 просмотров

Дзен и мы

Востоку и Западу, по словам Редьярда Киплинга, «никогда не сой­тись». Лет за сто до Киплинга не­мецкий философ Гегель высказал мысль, что Восток — не географиче­ское понятие, а компонент мирового духа. Вот что он писал по этому по­воду в своей «Философии истории»: «Мировой дух идет по миру, подни­маясь все выше к вершинам само­сознанья. Восток — его младенчест­во, Греция — юность, Рим — зре­лость, Германия — старость, но не дряхлая, а исполненная сил».

Естественно, ни один народ не за­стревает навсегда в детстве и не бы­вает от рождения старым. Просто мы ассоциируем национальную культуру с тем периодом, который был опре­деляющим для ее формирования и для цивилизации в целом. Моло­дость и старость культуры — поня­тия  относительные.  Немалую  роль играет время получения  информа­ции об этой культуре мировым сооб­ществом. История цивилизации тра­диционно европоцентрична.  Следо­вательно, культуры, которые дошли до  европейского человека сравни­тельно недавно и лишь начали под­вергаться рациональному познанию европейским интеллектом, будут счи­таться молодыми, несмотря на то что объективно могут насчитывать много веков развития.

Евразия — континент в высшей степени неоднородный. Этнически, культурно, религиозно… И его исто­рия — история отношений разнона­правленных, иногда взаимоисключа­ющих традиций.

Для Запада смысл общения двух столь различных менталитетов в рас­ширении и обновлении старой куль­туры за счет неосвоенных, экзотиче­ских традиций. Обращение к культу­рам с принципиально иной системой восприятия — чем не способ расши­рить сознание?

Чтобы поднялась волна интереса к чужой культуре, нужна как минимум информация. Китайские, японские, индийские, ближневосточные произ­ведения искусства стали появляться в Европе довольно давно. Ближнево­сточная экзотика, очевидно, дошед­шая до европейцев через мемуары путешественников,  оказала  сущест­венное влияние на философов-просветителей с их культом естест­венности. Увлечение Востоком суще­ственно повлияло на французскую живопись — импрессионизм и пост­импрессионизм.  Результаты чтения Лао-Цзы явственно ощущаются в пу­блицистике Льва Толстого. Упомянем здесь  и  воздействие  классической китайской лирики на европейскую, в том числе  русскую,  поэзию. Этим список влияний, разумеется, не ис­черпывается. Начало двадцатого века характеризуется новым этапом постижения восточных культур. Восток становит­ся частью европейской истории, ко­торую теперь следует называть ми­ровой.

Начало века — время гло­бальных катастроф, дискредитации традиционных европейских идеалов, приведших к кровавым войнам и ре­волюциям, которые затронули каждо­го. Тут пресловутый восточный мис­тицизм оказывается как нельзя более кстати.

Похожая на начало века ситуация сложилась и пятидесятые-шестидесятые (в России — в семидесятые-восьмидесятые) годы. Послевоенные поколения, выведенные из психиче­ского равновесия сознанием недав­ней катастрофы, шокировавшей их, спутавшей привычные критерии, пы­тались втиснуться в жизнь по новым правилам. Отсюда повальное увле­чение буддизмом, наркотическими препаратами, шедшими также с Вос­тока. Восток был для многих гораздо реальнее, чем ежедневное хождение на бессмысленную работу. Видимо, так сознание сопротивляется тенден­циям технического прогресса. Так человек настаивает на том, что мир и он сам не могут быть полностью изу­чены и имеют право на тайну.

В Европе со времен окончатель­ного установления христианства че­ловек ощущал себя лицом историче­ским, был проникнут духом ответст­венности за себя и свои действия. Европейские летописи во многом со­стоят из описания значительных и не очень исторических личностей, их действий и событий, связанных с ни­ми. В истории Востока, напротив, главное — описание общего положе­ния дел, характеристика эпохи, а не человека эпохи.

Бестселлер всех времен и наро­дов, Библия явилась опорным пунктом трактовки и регламентации за­конности и морали, ввела категорию линейного времени. Лишь с ее появ­лением и распространением челове­чество реально перешло из доисто­рической стадии развития в истори­ческую. Но истоки основополагающих мировых религий, это научный факт, находятся в так называемом восточ­ном мистицизме. В недрах восточно­го мистицизма зародилось и христи­анство, во многом определившее становление европейской культуры.

И на Западе и на Востоке религия играла охранительную функцию. Иг­рала ее сходным образом, но с раз­ным объектом охранения. Западный менталитет формировал, защищал и реализовывал специфическую мо­дель поведения человека — челове­ка из христианского мира. Окружа­ющий мир не слишком занимал за­падного человека. Мир в этой систе­ме ценностей — объект приложения сил человека, а человек — субъект, который призван изменить этот мир. Отсюда распространенный миф о незавершенности акта Творения.

Восточный взгляд на эти вещи принципиально иной. Характерные черты этого менталитета: сосредото­ченность на окружающем мире, со­стояние глобального покоя, осозна­ние себя объектом для приложения внешних сил.

Невысокая плотность населения в Европе изначально обусловливала ценность каждой человеческой жиз­ни. Частное было как бы существен­ней целого и, сопротивляясь ему, формировало историю.

Для Азии — напротив — изна­чально была свойственна высокая плотность населения. И за счет этого — пониженное значение отдельной личности и преобладание группового (кастового, родового) сознания.

Ориентация цивилизаций Востока принципиально отличается от евро­пейской с ее ставкой на удачливого и сильного индивида.

В России пики увлечения Восто­ком всегда приходились на критиче­ские моменты жизни общества. Дело, видимо, в том, что наше сознание ин­стинктивно наделяет эту часть света мистическими, тайными, чудесными способностями и связывает ее с мис­тическим же спасением. Восточный человек всегда загадка, но загадка привлекательная для западного че­ловека, манящая разгадать ее, опро­бовать на ней силу своего логическо­го мышления.

Конец тысячелетия в России — время блужданий и неопределенно­сти. Кого-то мучают апокалиптичес­кие предчувствия, кто-то не может приспособиться к переменам. Неуди­вительно поэтому, что интерес мно­гих людей сегодня связан с Восто­ком, а именно — с его духовными практиками. Одна из самых загадоч­ных и привлекательных среди них, на мой взгляд, — дзен-буддизм.

Первый патриарх дзен Бодхидхарма принес это учение в Китай из Индии в шестом веке нашей эры. Позже оно распространилось и в Японию, где оказалось созвучным национальным особенностям этой страны. Дзен непохож на религию в обычным понимании этого слова. Дзенские тексты излучают своеобраз­ную нежность по отношению к дейст­вительности, демонстрируют отсутст­вие страха, непосредственность, па­радоксальный юмор.

Если попытаться определить, что же такое «дзен» (хотя любые опреде­ления и противоречат его природе), мы получим примерно следующее. Дзен — это:

— учение о просветлении и познании своей истинной сущности;

— образ жизни, воплощающий это учение;

—  субъективное восприятие этого учения;

—  и, наконец, сама наша истин­ная природа.

Известна фраза одного из китай­ских учителей IX века: «Встретите Будду — убейте  Будду,   встретите патриарха — убейте патриарха!». Это высказывание порой понимают бук­вально, будто ничто не свято на пути постижения истины. Однако смысл этого высказывания в том, что ищу­щий просветления может и должен убивать стереотипы в своем мышле­нии, так как любой стереотип мешает интуитивному постижению истины.

Яков Шелестман